— Подтверждаю, чувак, — грустно говорит Триста двадцатый.
— Что, теперь точно кранты?
— Похоже на то. Вероятность летального исхода — девяносто восемь процентов.
— Ты это — подстегни кровообращение, если ноги начнет сводить.
— Ладно. Попробую.
— Боишься?
— Нет. Я ждал этого момента.
— Да ты оптимист, — иронизирую я.
— Я записал все твои чувства, касающиеся любви, — неожиданно говорит Триста двадцатый. — Когда-нибудь я смог бы воспроизвести их. При наличии нужного оборудования. Когда я смогу чувствовать себя так же, как и ты, я стану живым.
— Зачем тебе это? Ты такой рациональный. А мы действуем нелогично.
— Наверное, это и есть главный признак жизни. Я уже научился действовать нерационально. У меня неплохо получается. Оказывается, действовать нерационально — это так здорово. Очень необычно. Ты счастливый, чувак. Тебе не нужно этому учиться. Я бы хотел стать по-настоящему живым.
— А говорят: “если я мыслю — значит я существую”. Ты ведь мыслишь. Значит, ты и есть живой.
— Это не то. Существовать и быть живым — разные вещи. Поверь мне.
— Верю, Триста двадцатый.
Легкая грусть окутывает меня. Океан дышит вокруг, точно огромное животное. Ногам становится тепло — Триста двадцатый старается. Дышу медленно и размеренно. Мне надо продержаться во что бы то ни стало. Нельзя мне скопытиться раньше Мишель. Надо же — я спокойно признаю, что она может умереть. И мечтаю только о том, чтобы мне не довелось бросить ее одну. Чудно.
— Обнаружено подводное судно. Дальность — пять кабельтовых. Всплывает.
— За нами?
— Затрудняюсь ответить.
— Подводная лодка? Военная?
— Оружие не обнаружено. Класс судна не определен. Вероятно, гражданский глубоководный аппарат.
Монотонное гудение. Шипение сжатого воздуха. Узкий горб рубки медленно рассекает волны. Палубы и не видно почти. Суденышко совсем крохотное.
— Эй, Баба! Я тебя вижу. Ты живой?
— Живой! — выкрикиваю я. Довольно паршиво выходит. Голос уже стал слабым. Однако невидимый собеседник меня слышит.
— Ну, дела! И жена твоя тоже здесь! Достукался, жулик? Я говорил тебе: женщина в море — к беде! Держи конец!
Трос с плеском падает в воду, едва не хлестнув мне по лицу. Рубка закрывает звезды. Теперь она уже не кажется мне маленькой. Обхватываю Мишель одной рукой. Второй цепко держусь за тонкий конец.
— Тяни!
Пальцы цепляются за какие-то выступы на крутых бортах. Обламываю ногти. Пальцы жжет. Вот, наконец, нога упирается в скобу на палубе. Пыхтя от натуги, втаскиваю следом за собой Мишель. Крохотная площадка круто уходит в воду. Волны захлестывают ее целиком, с головой окатывая нас, стоящих на коленях.
— Эй, Баба! Давай живей! Мне и так за вас влетит — я с грузом, — раздается голос прямо над ухом. Голова торчит над крохотным козырьком-волноотбойником вверху рубки.
С трудом встаю на ноги, балансируя под потоками воды, заливающими мне колени. И оказываюсь лицом к лицу со своим спасителем. В темноте могу различить только всколоченные волосы. И крышку массивного люка, сдвинутую в сторону наподобие маятника. Слабый свет попадает мне в глаза.
— Э, да ты не Баба! — восклицает человек.
— Баба там, — машу я на воду. — Накрылся.
— А женщина?
— Это моя. Его жена тоже погибла.
— Вот черт. Он мне должен был, — некстати говорит человек.
— Я заклиню люк. Ты не сможешь погрузиться, — в отчаянье заявляю я.
— Да ладно тебе. Что я — людоед? Залезай. И бабу свою бери. Только у меня тесно. Придется посидеть в шлюзе. И не шали у меня. Если что — пущу забортную воду.
— Ладно, я понимаю.
Голова исчезает. Я быстро карабкаюсь следом. Просовываю ноги в люк.
— Оружие не обнаружено, — докладывает Триста двадцатый.
— И то ладно, — радуюсь я. — Мишель, лезь сюда!
— А это что у вас? — подозрительно интересуется хозяин субмарины, показывая на канистру.
— Вода, — отвечаю я.
— Ты сказал — не выпускать ее. И еще она привязана, — оправдывается Мишель.
— Все хорошо, милая.
Человек внимательно смотрит на Мишель снизу. Он уже по плечи влез в свою тускло светящуюся пещеру.
— Да ты белая! — изумляется он. — Добро пожаловать на борт, крошка!
— Привет, красавчик, — устало отвечает Мишель.
— Дай-ка мне свой багаж. Э! Да это вовсе не вода! Можно считать, что Баба мне больше ничего не должен. А вы оплатили проезд, — говорит подводник, нюхая горлышко канистры. В воздухе растекается острый запах фени. Той самой, что мы с Бабой смаковали перед ужином.
— Меня зовут Джек. Устраивайтесь, ребята. Трогаемся.
Люк за ним захлопывается. Мы остаемся вдвоем в почти полной темноте. Только крохотный голубой огонек светится над самой макушкой. Индикатор люка. И такой же — где-то под ногами. Его не видно, лишь отсвет его раскрашивает наши босые ноги в жутковатый синий цвет. Стоим, тесно прижавшись друг к другу. Вода стекает с нас на палубу. Этот шлюз — просто тесная вертикальная труба, так что мы и сесть-то не можем — колени упираются. Где-то тихо шипит воздух. Пахнет резиной и металлом. Дышится на удивление легко. Мы дрожим от холода. Обнимаемся как можно более тесно, стараясь согреться. Я беру холодные ладошки Мишель и дую ей на пальцы.
— Вот видишь — мы снова выбрались. Природа не терпит пустоты. Даже в такой глуши можно встретить человека.
— Господи, когда это кончится! — шепчет она в ответ. Зубы ее стучат от холода.
— Потерпи, милая. Просто потерпи.
— Я терплю, Юджин. Ты меня не бросишь?
— Как такая глупость могла прийти в твою умную голову!
— Роберт, хочешь сделку? — хмуро спрашивает Джек у бортпилота.