— Куда мы идем? — интересуюсь я у Мишель.
— Ко мне, куда же еще? — удивляется она.
— Может, лучше в кают-компанию? Поговорим как люди. Кок нам вкусность какую-нибудь сготовит. Целую вечность нормальной еды не пробовал.
— Туда? — И на лице ее явственно обозначилась брезгливость. — Ты, видимо, давно там не был. Сейчас там не поговоришь. Сидеть, слушать пьяные россказни и похабные анекдоты и ждать, когда очередной немытый герой удаль передо мной начнет показывать? Удовольствие сомнительное. Да и драки там теперь постоянно. А твой кок третий день, как в лазарете. Его супом ошпарили во время очередной свары.
— Ничего себе... — только и могу я сказать. — Что тут случилось-то? Пока я тут был, ничего такого не наблюдалось.
— Это у вашего босса спроси. У Милана. Развел демократию, — довольно жестко отвечает Мишель.
— Милан нормальный парень, — пытаюсь я защитить своего спасителя. Хотя и начинаю понимать, откуда что взялось. Синяки — они всюду синяки. Как ты им не плати и не угождай. Конченые люди. Зря мы охрану тогда поперли. Без кулака в качестве стимула, при общении с местным сбродом обойтись трудно. В чем-то Петро Крамер, отставной полковник, которого мы вышвырнули с корабля вместе с охраной, был прав.
И все же думать про Милана плохо не хочется. Даже если он и не справился. Поэтому я добавляю:
— К тому же Милан меня спас.
— Ну да. Я забыла. Извини, — вежливо говорит Мишель. И продолжает тянуть меня за собой.
Я постепенно прихожу в себя. Черт, я похож на пугало. И пахнет от меня, наверное. Отвык я от нормальных условий. Иду рядом с такой женщиной, и про все на свете забыл.
— Давай зайдем ко мне на минутку, — прошу я. — Мне бы вымыться надо. И переодеться.
— Как же, к тебе, — отвечает Мишель. — Твоя каюта давно занята. Даже вещи твои растащили.
— Занята? Почему?
И мы останавливаемся.
— Да ведь тебя уже похоронили, Юджин. Бросили. А вещички по жребию поделили. В твоем контракте наследники не обозначены.
— Мишель, что ты такое говоришь? Тут не лучшие люди, конечно. Но мы все же летали вместе. Воевали. Друг друга выручали…
— Эх ты, последний герой галактики, — грустно улыбается она. Смотрит на меня, как на несмышленого ребенка. — Похоронили тебя. Давным-давно. Все твои хваленые боевые товарищи. Слушай, пойдем ко мне, а не то я прямо тут разревусь.
— Ладно. Реветь не нужно, — машинально говорю я. И она увлекает меня за собой.
— Душ ты можешь и у меня принять, — говорит она на ходу. — И одежду тебе найдем. Ты меня не стеснишь, у меня большая каюта.
Я топаю в своих штопаных-перештопаных башмаках, заляпанных засохшей черной грязью, от которых воняет за версту и никак в себя не приду. Как это — похоронили? Чтобы парни меня бросили? Да быть такого не может! Решаю, что во всем виновата излишняя женская возбудимость. Так уж они скроены, женщины. Сначала чувства, потом, если останется — мозги. Наверное, Мишель не исключение. Она хоть не такая, как все, но все же женщина. И за меня волнуется. Оттого и глупости говорит. Так что, когда мы к ее каюте подошли, я уже был спокоен. Главное, что я жив. И снова тут. Почти дома. И Мишель рядом. Зачем бы она тут ни оказалась. Чего еще желать?
Едва успеваю вымыться и переодеться, как в нашу каюту, словно в насмешку, именуемую адмиральской, вежливо стучат. Каюта отличается от бывшей моей наличием письменного стола и большущей неработающей тактической голограммой над ним. Ну, и еще тем, что в ней можно было не только на койке сидеть. А еще и на креслах вдоль одной стены. И трубы всякие по подволоку тут не тянутся. А в остальном — такая же конура, как у всех. В старину места на кораблях ВКС не хватало катастрофически. Даже для адмиралов. Все жили скромно.
— Войдите, — говорит Мишель, отодвигаясь от меня.
К нам заглядывает Милан.
— Простите за беспокойство, госпожа баронесса, — Милан отчего-то странно растягивает слова. Глаза его лихорадочно блестят. — Вы позволите поболтать с вашим другом?
— Сколько угодно, командир, — отвечает Мишель с вежливой улыбкой. Я-то вижу, какая она искусственная, ее улыбка. И тут же понимаю, почему. Милан уже изрядно навеселе. Видно, где-то приложился к бутылке на радостях. И довольно основательно. Это так непохоже на того, прежнего Милана, командира базы.
Он присаживается на одно из кресел у стены. Спохватывается. Подскакивает с места.
— Вы позволите, баронесса?
— Да, пожалуйста. Не желаете чего-нибудь выпить? — играет Мишель роль радушной хозяйки.
— Ром, если вам не трудно, — криво улыбается Милан. Он изо всех сил старается быть похожим на тех, давно забытых ныне офицеров, чья светская выучка ничуть не уступала военной.
— Прошу вас, командир, — снова натянуто улыбается Мишель, подавая ему стакан с коричневой жидкостью.
— Благодарю, баронесса.
Я таращусь на этот спектакль. Милан, тот самый упрямый Милан, которого я когда-то вытащил под огнем с галечного пляжа, снова напоминает мне обычного синюка, с которым мы летели сюда на “Либерти”. Сразу вспомнилось его пьяное бахвальство своими заслугами. И то, что он, как это говорили, “не просыхал” все время, пока мы ожидали отправки с Йорка. И как его били за разлитое спиртное. Из сильного волевого человека, каким он стал по прибытии на авианосец, и каким он мне запомнился, вытащили стержень и он превратился в измятую тряпичную куклу с мешками под глазами.
— Как ты, Юджин? — интересуется мой командир, сделав изрядный глоток. Мишель вежливо делает вид, что разговор ей не интересен. Смотрит рассеянно в угол.